Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна ( - Страница 285

К оглавлению

285

150

…человек-масса. См.: Деревянный корабль, с. 295–296.

151

Я хотел бы сплетать в одну гирлянду непрерывно каплющие часы, образующие тот поток, который схватил меня, и вынес во внешнее пространство, и погрузил в ядовитую влагу, непрерывно погружал в ядовитую влагу непознаваемого бытия, пока мое отвращение к себе не возросло настолько, что инстинкт самосохранения лишь с трудом поддерживал во мне бренное существование. См. описание соответствующей стадии алхимического делания («Погружение в купель») у Юнга (Психология переноса, с. 188, 191–192):

...

Погружение в «море» означает solutio — «растворение» в физическом смысле и одновременно (согласно Дорну) решение проблемы. Это — возврат к исходному состоянию тьмы, к околоплодным водам в матке беременной женщины. <…> «Эта смрадная вода содержит в себе все, в чем нуждается». <…> Странствие по «ночному» морю представляет собой своего рода descensus ad inferos — сошествие в Ад и скитание по стране призраков, где-то вне этого мира, за пределами сознания, — то есть погружение в бессознательное.

152

Я не хочу лгать. Как Янн рассказал Мушгу (Gespräche, S. 88–89), в 1913 году, после первого побега из дома и признания родителям в любви к своему другу Готлибу Хармсу, он принял решение никогда больше не лгать:

...

Свое обещание я держал. Что навлекло на меня ужасное время, единственным достоинством которого было то, что оно продлилось недолго. Я следовал этому принципиальному решению никогда больше не лгать: ни на словах, ни в чувствах, а также — заметьте — избегать умалчивания как лжи. <…> Я продержался около десяти недель. Я говорил всё, что считал правильным, — подумайте, что это значит для подростка, переживающего кризис взросления! Это была катастрофа. <…> Совершенная правдивость равнозначна распаду экзистенции, ее разложению на составные части. Мой отец пришел к выводу, что я ненормален и меня надо поместить в больницу. Он отправился к нашему домашнему врачу и попросил его понаблюдать за мной.

Наступил день, когда я — как нормальный человек, каким оставался все время, — ясно осознал невозможность такого поведения. Я отказался от него, а вместе с ним выбросил за борт и все свое христианство.

В «Перрудье» Зигне бросает — в первую брачную ночь, так и не соединившись с ним, — своего мужа Перрудью именно потому, что он ей солгал (точнее, умолчал о том, что убил соперника). Быть может, и этот рассказ, и рассказ об убийстве Эллены в «Реке без берегов», и история сестры Матье, задушенной его другом Гари, в «Это настигнет каждого» — образные описания одного и того же события: разрыва Янна с христианской (во всяком случае, гармонизированной, отрицающей «низменные» чувственные инстинкты) нравственной традицией на пороге перехода к взрослой жизни. Хайн, брат Зигне, обвиняет свою сестру в излишней гордости (см.: Деревянный корабль, с. 485). Негр Гари, воплощающий «дикую» чувственность, тоже убивает сестру Матье (ее зовут в романе то Момке, «сияющая мысль», то Агнете, «непорочная»), потому что рядом с ней чувствует себя униженным. В написанном Янном синопсисе фильма по мотивам романа об этом говорится так (Это настигнет каждого, с. 118–119; курсив мой. — Т. Б.):

...

Поскольку к брату она очень привязана, а матроса Гари, в своей девичьей непримиримости, презирает не меньше, чем ее отец, она решает — в письмах или при личной встрече — убедить брата, живущего теперь в далеком университетском городе, что дружба такого рода неразумна. <…>

Оттого что Момке не скрывает своей к нему неприязни, его влечение только усиливается. Вернувшись в следующий раз из долгого плавания, он подпадает под власть безумной идеи, что должен овладеть Момке, чего бы это ни стоило.

При первой же возможности он, подкараулив сестру друга, остается с ней наедине. Они вступают в словесную перебранку, и дело кончается тем, что Гари убивает девушку.

Отмечу сразу, что это убийство не изображается в фильме непосредственно. <…> Преступление, следовательно, показывается в фильме как череда воображаемых картин.

А вот как рассказывает об убийстве (в романе) сам Гари (там же, с. 358):

...

Я всего лишь убил твою сестру. Она ради меня разделась, легла на землю. Когда ее чувства, хотя она была готова меня принять, вдруг обратились в полную противоположность, я испугался, почувствовав себя беспомощным, униженным; но я только отвернулся от нее и намеревался уйти. Когда же она начала оскорблять моего отца, человека, которого я никогда не видел, но любил, как никакого другого <…>, — тогда душа моя окаменела; и я стал ничем. <…> Я, как социальное существо, опустился на самое дно… Короче, я натянул кожаные перчатки, обернулся, упал на колени рядом с головой Агнеты… Внезапно, как если бы был внезапно надломившимся деревом. И задушил ее. И, еще делая это, знал, что она не достойна любви, она — только теплый футляр для драгоценности моих чресл. Знал, что ты, брат, станешь теперь моим возлюбленным… потому что только с тобой я действительно могу слиться.

Мне кажется, что одно из подтверждений такой трактовки упомянутых сцен «убийства» (в романах «Река без берегов» и «Это настигнет каждого») — маленький обособленный фрагмент того же романа (Это настигнет каждого, с. 362–363):

...

в самом начале разговаривает с мальчиком о бессмысленности закона. «Иудейского». То есть не учитывающего физиологических предпосылок поведения. У мальчиков после окончания полового созревания — величайшая потребность в любви. Ужасно, что подросток, которому не исполнилось и четырнадцати, физически уже вполне развит. Пусть мальчик пообещает, что у студента из-за него не возникнет никаких неприятностей. Противоположность между застенчивыми и кокетничающими подростками. Первые скрывают свои подлинные переживания, лгут. Вторые, сами того не подозревая, проповедуют новую форму язычества, официально давным-давно упраздненного.

285