Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна ( - Страница 292

К оглавлению

292

200

Вавилоняне собрали непостижимо большой архив такой казуистики. Янн использовал переводы вавилонских гадательных текстов из книги Артура Унгнада «Религия вавилонян и ассирийцев» (Arthur Ungnad, Die Religion der Babylonier und Assyrer [1921]).

201

…распад Амурру. Амурру — государство на севере современного Ливана, существовавшее в XV–XIII веках до н. э. на территории, протянувшейся от Библа до Угарита.

202

…путешествие в Упи… Город Упи, расположенный в начале «царского канала» между Тигром и Евфратом, в XIV веке до н. э. был столицей одной из провинций Вавилонского царства. В древнегреческих текстах название города передавалось как Опис. В начале II века Опис был переименован в Ктесифон.

203

Дитрих Букстехуде в семи сонатах «о сущности природы и планет» запечатлел свойства семи небесных светил. Это сочинение Букстехуде (семь сюит для чембало) не сохранилось, но упоминается в книге И. Маттесона (1681–1764) «Совершенный капельмейстер», изданной в Гамбурге в 1739 году.

204

Шуршащий ветер сидел у меня на закорках. Я не осмеливался оглянуться, потому что знал, что у него зримый облик. Ветер — один из постоянных участников диалогов Хорна. Он появляется уже в первой главе, НОЯБРЬ ():

...

Сколько-то времени назад я впал в странное состояние неосознанного думания. И на последнем отрезке пути спорил с Чужаком из гостиницы. Он до недавнего времени оставался частью медного дребезжания грома на краю моего одиночества, как мой — превосходящий меня силой — оппонент.

Меркурий, собственно, и есть воздушный дух, как объясняет Юнг (Дух Меркурий, с. 28, 31–32):

...

Предшественниками алхимического Меркурия в его воздушном обличьи были Гермес, изначально божество ветра, и соответствующий ему египетский бог Тот, который все души «заставляет дышать». <…> В другом месте мы читаем о «жизненной силе, что обретается в необыкновенном (non vulgaris) Меркурии, который летает по воздуху, подобно твердому белому снегу. Се дух обоих миров, макрокосма и микрокосма, от которого, после anima ratiomlis [рациональной души], зависит сама природа человеческая, ее текучесть и подвижность». Снег символизирует очищенного Меркурия в состоянии albedo (белизна или чистота, в обычном словоупотреблении — «духовность»); дух и материя здесь снова тождественны. Стоит обратить внимание на обусловленную присутствием Меркурия раздвоенность души: с одной стороны, мы имеем (бессмертную) разумную душу (anima ratiomlis), которую вдохнул в человека Бог и которая отличает его от животных; с другой — меркуриальную жизненную душу, которая, по всей видимости, связана с inflatio или inspiratio св. Духом. Эта раздвоенность — психологическая основа двойственности источников озарения.

Сцена с «сидящим на закорках» ветром перекликается с тем эпизодом из новеллы «Свинцовая ночь», где Матье несет на спине по заснеженным улицам мальчика Андерса, своего младшего двойника (Это настигнет каждого, с. 89–90):

...

Он не помнил, ни кто сидит у него на закорках, ни почему он несет этого кого-то сквозь ночь. Он покорился судьбе.

«Жизнь, всякая молодая жизнь драгоценна. Как бы она ни складывалась, — бормотал он себе под нос. — Дымка юности… я несу на себе дымку юности». Он сам не понимал, что выражают эти слова, которыми он думал. Но, как бы то ни было, не решался сбросить Андерса с плеч. Впрочем, своей авантюре он не придавал большого значения. И потому довольствовался словами, не имеющими полного смысла. Он сознавал, что не может продолжать диалог с собой; но хотел бы его продолжить, пусть даже с помощью слов, содержащих одни глупости и только умножающих тьму, отчасти совиновную в том, что у него теперь нет никаких намерений. Он был под своим всадником как животное: был унизительно одинок.

Имела место некая встреча. Ее нельзя теперь сделать не имевшей места. Он получил приказ: нести человека сквозь снег, идти вперед, пока не будет достигнута цель, ему неведомая…

205

…ради тебя принесли в жертву некоего бога или часть бога — его земное воплощение. Эта жертва была предугадана в «Деревянном корабле» (Деревянный корабль, с. 14):

...

Юность мало думает о медленном росте: тайны весны остаются от нее скрытыми — именно потому, что это ее время года. Она видит только лопающиеся почки, сладострастие — на его поверхности, — но не то, как впитываются в землю потоки огненной крови бога, растерзанного мукой творчества. И юность не видит цель: золотую осень. Молодые не ловят себя на том, что в оцепенении застыли перед тяжелым брюхом убитого быка и за мучительно грязной кровавой коркой угадывают ту печальную и вместе с тем сладкую тайну, которая заставляет плоть отставать от костей и уже возвещает слепоту неотвратимого тления.

Второй раз тот же мотив возникает в сказке о Кебаде Кении (там же, с. 127):

...

Кебад Кения вознесся над землей, уподобившись праху, рассеялся, снова собрал себя. <…> Но одновременно Кебад Кения пребывал и внизу. Лежал там. Его тело было растерзано на куски. Не просто четвертовано. Выпавшие из живота внутренности теперь свисали с головы некоего молодого человека. И этот человек пожирал их — так жадно, как вдыхают воздух.

Ср. также у Юнга (Душа и миф, с. 285):

...

Самость — герой, которому с момента рождения угрожают нападением завистливые соседи. Это драгоценный камень, которым желают обладать все, камень, возбуждающий вокруг себя яростные споры. И в конечном счете — это бог, которого разрывает на части извечная злая власть тьмы. В психологическом плане индивидуация — это opus contra naturam (действие против природы)…

292