Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна ( - Страница 306

К оглавлению

306

342

…эландским известняком… Эланд — шведский остров в Балтийском море; славится красным известняком.

343

…Михаэль Кольхаас… Михаэль Кольхаас — барышник и бунтовщик, живший в XVI веке; персонаж одноименной повести Генриха фон Клейста.

344

…на рынке в Треслове. Тресловслеге (Träslövsläge) — рыбачий поселок в муниципалитете Варберг (лен Халланд), на юго-западе Швеции. В «Эпилоге» (третьей части «Реки без берегов») название города Халмберг изменено на Варберг.

345

…О ВСЕ ВИДАВШЕМ ДО КРАЯ МИРА. Первая строка «Эпоса о Гильгамеше», который начинается так (Эпос о Гильгамеше, с. 7):


О все видавшем           до края мира,
О познавшем моря,          перешедшем все горы,
О врагов покорившем          вместе с другом,
О постигшем премудрость,          о все проницавшем:
Сокровенное видел он,          тайное ведал,
Принес нам весть          о днях до потопа,
В дальний путь ходил,          но устал и вернулся,
Рассказ о трудах          на камне высек…

346

Нет больше первой смерти. Смерть с тех пор стала чем-то заурядным. По мнению Янна, поэзия возникла как реакция — реакция сострадания — на человеческую боль и смерть. Он пишет об этом в статье 1927 года «Глосса о сидерической основе поэзии, искусства сгущения» (Угрино и Инграбания, с. 297–299):

...

Не что иное как боль отдельного человека разрушило тот священный порядок, от которого все мы происходим, порвало нити, натянутые между звездами и человеческими путями. <…> Поэзия же — самое земное из искусств, самое человечное, самое непритязательное, но и самое необузданное, загнанное в поток времени, дальше и дальше уносимое им от изначального божественного истока <…> поэзия черпает материал из звуков человеческой речи, впитывает оттенки каждого проходящего года и стоны, доносящиеся из подземного мира; она будто бежит, расточая себя, по единственному оставшемуся ей пути: по дороге человеческих страданий.

С гневом выпевается в «Эпосе о Гильгамеше» вечная жалоба на страдание, которое, однажды пробудившись, с тех пор отбрасывает мрачную тень на мир. Возникновение времени принесло живущим смерть. <…>

Тревога врывается в жизнь вместе с жесткими понятиями, она овладевает грезящим умом и навязывает ему более трезвый взгляд на факты. Шествие мира отныне уже не будет сопровождаться гимническими песнопениями. Первый же крик, донесшийся с пыточной скамьи, заставил завесу в храме раздраться надвое. — — — —

347

СВЕТ БЕЛОЙ ЛУНЫ ПАДАЕТ НА ДОРОГУ. ОН КАК СНЕГ. Я ДУМАЮ О РОДИНЕ. Из стихотворения «Думы в тихую ночь» Ли Бо (701–762/763).

348

Почему, собственно, я назвал симфонию «Неотвратимое» (Das Unausweichliche)? Прототипом для этой симфонии послужила Четвертая симфония Карла Нильсена («Неудержимая», 1916; по-немецки она называется «Das Unauslöschliche», «Неугасимое»). См.: Bornholmer Aufieichnungen. Epilog, S. 828. В своих пояснениях к симфонии Нильсен писал (Fluß ohne Ufer: eine Dokumentation, S. 191):

...

Выбрав название «Неугасимое», композитор попытался намекнуть простым словом на то, что полностью выразить может только музыка: на элементарную волю к жизни. <…> Жизнь неразрушима и неугасима: человек сражается, борется, зачинает и уничтожает, сегодня как и вчера, завтра как и сегодня, и всё возвращается вновь. Еще раз: музыка это и есть жизнь; она так же неугасима, как жизнь.

349

«Звезды и полосы навсегда» — музыка Сузы… «The Stars and Stripes Forever» — марш, написанный Джоном Филипом Сузой (1854–1932), американским композитором и дирижером духовых оркестров, ставший национальным маршем США.

350

…дворец Одд-Феллов… Дворец в центре Копенгагена, построенный в 1751–1755 годах; используется для культурных и деловых мероприятий.

351

«Напиши мне! Оправдай себя! <…> Твой отец болен. Он хочет определенности. Он больше тебя не щадит. <…> Но я-то остаюсь твоей матерью». О своем отношении к родителям Янн рассказывал Мушгу (Gespräche, S. 92–93):

...

Сегодня я знаю, что я ее безумно любил, отца же — никогда. Мама помогала буквально каждому, кто попадался ей на пути; сама стояла у постели бедных рожениц и т. д., не поднимая из-за этого никакой шумихи. <…> Я, наверное, больше похож по внутреннему устройству на нее, чем на отца. Она, вопреки его воле, организовала мою жизнь и открыла мне дорогу. <…> Отец во мне совершенно разочаровался. Он ведь раньше очень великодушно относился ко всем моим увлечениям: оплачивал, не глядя, счета за купленные мною книги, расходы на мои эксперименты и т. д. Только одного он мне никогда не простил: что я захотел быть писателем, то есть просто жить на авось. <…> Я, в общем и целом, не раскаиваюсь в таком выборе, и все то, что было его следствием и что ему предшествовало, оказалось, может быть, наилучшей подготовкой к профессии писателя. Этот выбор означал для меня лишь одно, но важное упущение: что после окончания школы я больше не учился ни в каком официальном учебном заведении.

352

Я ему ответил, что это заблуждение. Музыка остается музыкой, а машина — машиной. Янн сам интерпретирует эпизоды с бумажными роликами в статье «О поводе» (Деревянный корабль, с. 387–391):

...

Густав Аниас Хорн в маленьком южноамериканском городе стоит перед механическим пианино. Для него оно становится символам машины как таковой, ибо воспроизводит музыку, не имея души. Хорн противится тому, чтобы стать частью этого — нашего — времени, но терпит поражение. Не совесть, но сам факт одновременности их существования принуждает его вступить в соревнование с этой машиной. Он на какое-то время подпадает под ее власть, не понимая, что она производит не новые формы, а только ряды — как, например, двенадцатитоновая музыка. Хорн отдает все силы работе, которая противоречит его натуре, его склонности к архаике. Он истязает себя, чтобы познать новое, чтобы встроиться в нынешнее время. Он растрачивает свое дарование в этом эксперименте, чтобы не оставаться только эпигоном, второразрядным художником: потому что все «второразрядное» в искусстве относится не ко второму, а к последнему разряду. <…>

306