Часть вторая. Свидетельство Густава Аниаса Хорна ( - Страница 275

275

...

Эней — не больше и не меньше как сын Афродиты, а гибель «Лаис» — не больше и не меньше, как инициация: рождение Густава Аниаса Хорна… <…> Конец же корабля, тонущего в открытом море при отсутствии волнения, есть не что иное, как эпифания самой богини <…> рождение соблазняющей, сбивающей с толку, губящей Афродиты.

Хорн (Horn) означает «рог».

52

В то утро я назвал его по фамилии. Так оно между нами и осталось. Фамилия Тутайн (Tutein), по мнению ряда исследователей, происходит от имени кельтского бога Тугенеса (Toutenes), который в эпоху античности отождествлялся с Меркурием. Имя Альфред означает «советчик из числа эльфов/альвов (духов природы)».

53

Он демонстрировал неупорядоченную смесь грубых и тонких побуждений. И бывал порой так неловок, что я пугался. Тогда его лицо представлялось мне комом бесформенной плоти. Тутайн предстает здесь как Адам, одна из ипостасей алхимического Меркурия. Юнг по этому поводу пишет (Таинство воссоединения, с. 369): «…философ повторял труд Бога, описанный в Книге Бытия. Поэтому не удивительно, что он называл свою первоматерию „Адамом“ и утверждал, что она, как и Адам, состоит из четырех стихий».

54

Может, мы бы тогда испортились и умерли, как говорится в тех докладах (in den Berichten), — то есть, рухнув под грузом жизненных обстоятельств, самым обычным образом закончили бы свои дни. О каких докладах здесь идет речь, из ближайшего контекста неясно. Но, скорее всего, имеются в виду доклады неких небесных посланцев. В «Новом „Любекском танце смерти“» Докладчик (Berichterstatter) — ближайший помощник Косаря (смерти). В «Деревянном корабле» докладчиком один раз назван суперкарго, или серый человек, Георг Лауффер (Деревянный корабль, с. 139–140). Дальше в трилогии тоже говорится о подобных посланцах (Свидетельство II):

...

Что наша душа имеет сходство с неким Третьим, которого Суд назовет идентичностью с нашим «я» (и который, однако, нам так же чужд, как отец и мать), с проникшим в нас, с уполномоченным судьбы, с бессмертным, который нами пользуется, с тем неотвратимым, которому ты посвятил свою великую симфонию, — кто о таком говорит? Пока наше сердце не остановится, он обитает в нас; Владыке небесных воинств он представится как наша персональная смерть, как только завершит свою работу — избавиться от нас — и явится в Царство духов, чтобы получить новое задание…

В первом романе Янна «Перрудья» роль такого посланца исполняет некий секретарь, мистер Григг (Perrudja, S. 749–750; курсив мой. — Т. Б.):

...

Сам он, Григг, пристально следил за течением этой, может быть, и не активной, но необычной человеческой жизни. С момента рождения ребенка. На протяжении детских лет. В пору отрочества. Он ревностно, с любовью, самопожертвованием и самоотверженностью — почти как бог, — с немилосердным почитанием слепой силы кривых линий, зарисовывал протекание этой жизни и случающиеся в ней заторы, ее цели и ее заблуждения. Он выбрал одного человека, в высшей степени ему чуждого, как представителя всех. Как их образец. <…> И вот теперь должно быть проведено дознание: не есть ли человек ошибочная конструкция протоплазмы. Не обстоит ли дело так, что человеческая плоть несовместима с влечениями духа и разума. <…> Что гармония — это лишь фикция, цель которой в материальном мире неосуществима.

Еще один посланец иного мира в романе «Перрудья», француз Пуйоль, тоже использует в своей речи странное выражение «испортиться» (Perrudja, S. 486 и 489):

...

Мы ходим по улицам, пока наша любовь не испортится. <…> Наша любовь только в том случае могла бы быть большой, если бы мы сделались свободными людьми в природном ландшафте и жили бы, так сказать, со вскрытыми венами, готовые ко всему…

Слово «испортится» возникает и в «Новом „Любекском танце смерти“», в диалоге Матери и Тучного Косаря (Деревянный корабль, с. 289–290):

...

Дайте мне уверенность, что мое дитя не испортится!

Мы дадим тебе уверенность, что твой сын, сейчас, — здоровый и сильный.

55

…моей негероической, слабой натуре. Такую натуру Янн описал еще в романе «Перрудья», который открывается словами (см. Угрино и Инграбания, с. 389):

...

В этой книге рассказывается немаловажная часть жизненной истории человека, имевшего много сильных свойств из тех, что могут быть свойственны человеку, за исключением одного: быть героем. Поэтому некоторые читатели прежде всего решат, что мужские черты характера выражены у него слабо. <…> Им придется довольствоваться утверждением, что внутреннее влечение к жизни, какая здесь описывается, если и не столь велико, как влечение к героическому бытию, все же должно быть достаточно сильным, чтобы избранный для такой жизни — или обреченный на нее — человек не мог от нее уклониться иначе как ценой уничтожения собственной экзистенции. Поскольку же воля к безусловной самоотдаче опять-таки предполагает наличие заранее сформулированных принципов (не говоря уже о прочем, а именно, о силе, потребной, чтобы вывести их из сферы чистого познания на определенный путь), то есть речь идет о моральной манифестации, — постольку представляется вероятным, что только герой способен решиться на подобное, вопреки себе самому.

56

…лицо, которое еще вчера называл комом плоти… См. выше, . …забываем собственное наше раннее тоскование. Ср. в «Так говорил Заратустра»: «Горе! Приближается время, когда человек не пустит более стрелы тоски своей выше человека и тетива лука его разучится дрожать!» (Ницше, с. 370; перевод Ю. М. Антоновского).

275